Жертвы Чернобыля и проблемы экспертных суждений

Аварийная готовность и реагирование на атомные чрезвычайные ситуации в большей мере – технические, физические мероприятия. Они требуют спецоборудования, например, насосов, генераторов, защитных оболочек и вертолетов. Но все это не просто технические вещи. Готовность и реагирование, кроме вышеуказанного, включают, как отметила моя коллега по данному круглому столу Манприт Сети, сложные юридические инструменты и организационные возможности. Более того, как было замечено в комментариях читателей, готовность и реагирование требуют также комплексных регулятивных и обучающих надстроек.

Но независимо от того, сколько было ратифицировано международных конвенций и насколько гибким (или негибким) является подход к запроектным авариям, ключевые решения во время фактических чрезвычайных ситуаций в конечном итоге зависят от персонала станции, – и от того, как персонал оценивает масштабы катастрофы. По мере развития аварии трансформируется и сама эта оценка. Эксперты могут менять свое мнение о серьезности аварии и ее потенциальных последствиях. Они обнаруживают запутанные связи между системами, которые ранее рассматривались как неважные.

Все это затрудняет передачу информации, к которой призывала г-жа Сети в первом раунде, т.е. эффективную связь во время чрезвычайной ситуации. Г-жа Сети, обсуждая задержки на канале передачи достоверной информации в случае аварий на чернобыльской и фукусимской станциях, писала, что «государственные официальные лица должны иметь быстрый доступ к обоснованным научным мнениям и экспертным оценкам в условиях чрезвычайных ситуаций с тем, чтобы они могли принять верные решения в условиях крайнего дефицита времени». Официальные лица должны быть в состоянии, как говорит о том г-жа Сети, классифицировать серьезность аварии быстро и верно. Но одной из проблем серьезных аварий является то, что обычно очень сложно, как для официальных чиновников, так и для экспертов, быстро и правильно оценить то, насколько серьезна ситуация. Верная классификация может быть невозможна в процессе развертывания катастрофы, или, другими словами, авария может потребовать другой классификации в процессе своего развития.

Поэтому настоящая проблема состоит в том, что приходится передавать неполную или неправильно понятую информацию, а также принимать решения на основании такой информации. Несмотря на то, что «информированное научное мнение и экспертные оценки» г-жи Сети абсолютно необходимы в аварийных ситуациях, они не могут быть обязательно безошибочными.

Обоснованные последствия. Та сфера, где оценка экспертов действительно критична, – и в то же самое время жестко оспаривается, – это медицинские последствия ядерных катастроф. В первом раунде Августин Симо упомянул количество жертв чернобыльской аварии – 56 человек на сегодняшний момент. Г-жа Сети указала похожее число (хотя она признала, что в долгосрочной перспективе количество смертей может возрасти). Оба автора использовали эти цифры в качестве свидетельства того, что атомная промышленность достаточно безопасна. Их аргументы подразумевали сравнение с жертвами более прозаических событий, – например, ежедневно около 90 человек гибнет в Соединенных Штатах Америки в результате дорожных аварий. При исследовании технологий, связанных с высокими степенями рисков, таких, как атомная энергетика, всегда имеется искушение проводить подобные сравнения. Но такие сопоставления страдают от двойственной проблемы.

Прежде всего, смерть от атомных катастроф обычно является крайне спорным предметом. Отчет 2005 года о жертвах чернобыльской аварии Всемирной организации здравоохранения и некоторых других агентств прогнозировал, что «до 4000 человек могут с течением времени умереть от радиационного облучения». Но отчет организации Гринпис от 2006 года подверг эти оценки сомнению, определив, что эта авария может вызвать 250000 случаев раковых заболеваний, где около 100000 окажутся смертельными. Эти значительно отличающиеся друг от друга оценки демонстрируют, как невероятно сложно связать отсроченные смерти с конкретными причинами. Фактически международное сообщество признало лишь одну причинно-следственную связь между Чернобыльской катастрофой и раком, – рак щитовидной железы у детей. И даже это ограниченное признание, как доказывает Ольга Кучнская из Университета Питсбурга в своей смелой книге «Политика невидимого», является заслугой исследований белорусских ученых, которые значительно маргинализированы в их собственной стране.

Во-вторых, смерти – это не единственное следствие катастроф, ядерных или любых других. Травмы после пережитой экстремальной ситуации, стресс перенесенной (временной) эвакуации или даже упоминаемые г-ном Симо «фобии атомной энергии» (независимо от того, оправданы ли эти фобии), – все это может привести к не менее разрушительным, чем рак, последствиям для психологического и умственного здоровья. То есть, смертельные случаи – это не единственные обоснованные последствия атомных катастроф. Даже временное ослабление клинических симптомов раковых заболеваний может иметь более сильную причинно-следственную связь, чем кажется, – «исцеление» рака щитовидной железы часто подвергает пациентов хирургическому удалению щитовидной железы и пожизненному режиму заместительной терапии.

Как показывает неопределенность вокруг общего числа погибших при чернобыльской катастрофе, «мнение ученого сообщества» не всегда является единодушным, как и «экспертные оценки». Экспертные суждения ученых не обладают иммунитетом против расхождения во мнениях. Экспертные оценки, кроме этого, могут меняться с течением времени.